ЮРИЙ МИНЕРАЛОВ
ИЗ ПОЭТИЧЕСКИХ КНИГ:
|
EXEGI & NON EXEGI MONUMENTUM
(Державин)
Не памятник — сосна поутру рано.
Зима в России вечно с колдовством:
на хвойной ветке — яблоко румяно.
(Не яблоко, снегирь кровь с молоком!)
Воздвиг ли, не воздвиг — увидят позже.
Но злые ненавидят здесь и там.
Иди, как перст указывает Божий.
А слух пускай петляет по пятам.
Их ненавистью славен ты, пророче!
До сердцевины ты уже проник,
что за ветра на Русь наносят порчу,
и что плетет всяк чуждый в ней язык.
Да, ты дерзнул в премерзкую годину
Отечество невыгодно любить.
Ты выбрал острый край, не середину.
Ты выбрал делать, а не говорить.
А православно слово — тоже дело:
на зов твой не безмолвствует народ.
Бродите ж, слава и пиит, отдельно!
Мороз гудет, с сосны снегирь поет!..
STATUS QUO
(ИВАНЫ)
Алешик агукает храбро. Штормяга не мама.
Ступени и якорь, и цепь — в янтаре ледяном.
Борей озверел. Но мы с сыном влезаем упрямо
к вершине, где ангел крылатый с простертым крестом.
На крейсерской скорости волны несутся к утесам.
Последний парад... О, скорее, пусть чудо придет!
Ребенка подняв, вот я стал на плече броненосном,
и каменный витязь, конечно, сейчас оживет.
Мы молим о чуде, да все неумело мы молим.
Корабль-богатырь, как и был, остается — гранит.
Иваны его все молчат, не выходят из моря.
О, сколько их тут, наших дедушек, ангел хранит!
О, имя негромкое воина-победоносца!
Заморская фурия в берег колотится мой.
Но контур ответный советского авианосца
уже направляется за горизонт штормовой.
Мой храбрый мальчонка и белочка дружат на славу.
А ревельский парк — в нем немыслим и ветра порыв!
Так будет всегда. Никуда не уходит держава,
а дышит, как море, она — то отлив, то прилив.
Когда-то пришли и, под чаек морских кукованье
заставу построив у этих зеленых зыбей,
Иваны назвали просторы сии Колыванью.
Сынок, имена — это свято, расти поскорей.
ПРАВОСЛАВИЕ
Но пусто в церкви оказалось.
Глядишь кругом. Ну и Москва!
Хотя вот старичок с вокзала —
узлы, рюкзак... Издалека.
Поет, не гаснет хор свечей
да два-три певчих. Литургия.
Пред Богом служит иерей.
Молчи: и так вы вся Россия.
СУГРОБЫ
Ал. Михайлову
Заиндевело Подмосковье.
Снег белый даже на войне.
Машины бродят над рекою
с крестом тевтонским на броне.
Сковал просторы смертный ужас...
И солнце в эти дни над ним
висит прохваченное стужей
и светит взглядом ледяным.
Танк подошел и люком лязгнул.
Стрелок слетел, блеснул ведром
и стал рубить по твердой Клязьме
трофейным русским топором.
Повылезали, разминаясь,
нужды справляя и дымя,
другие тридцать два мамая -
собой украсив утро дня.
Вояки жрут и тараторят.
Мол, русиш швайн, мороз суров...
В сребро одетые просторы,
да ворон зырит на сугроб.
Фашисты б долго проболтали.
Но по команде в миг один
сугробы белые восстали.
Под маскхалатом карабин.
Увидели, отставив хохот,
как во весь рост на них идет,
выцеливая зверя с ходу,
сибирский лыжный разведвзвод.
...В те дни из танков стали гробы.
Наш контрудар, а у реки
ожили русские сугробы -
пошли сибирские стрелки.
Гудериан. Щемило сердце.
Он зыркнул зубом золотым,
в машину сел и шваркнул дверцей,
и муторно смотался в тыл.
ГЕНЕРАЛ МОРОЗ
Биде похоже на сугроб фаянсовый.
Биде сидит — полярная сова...
Но вот взлетает, поразив сперва
мое воображение славянское!
...Виктория! Орлы Наполеоновы
кудахчут у кремлевских алтарей.
А «варвары» отходят от Филей,
величием Европ закомплексованы!
Так верил «он». Но льдинки в лужах тренькают,
и толпами плетутся на позор
назад по Подмосковью «культуртрегеры».
Роняет лес багряный свой убор.
Биде летит — мудреное и пряное.
Престижная посуда королей.
Потом, над березинской переправою
подстреленное, будет наш трофей.
Пока же гость был занят ретирадою,
забыв про гигиену и обоз,
забегал возбужденною Европою
фрейдистский комплекс — «генерал Мороз».
«Мороз российский — не Кутузов грузный —
свалил Буонапарте в важный миг!»
(О, не снести душе, чтоб «эти русские»
имели наглость побеждать таких...)
Не пой, публика, от неполноценности!..
Пойми же: тут сражаются всерьез.
Чрезмерно хладен штык? сурово целится?
Суворов научил! а не «мороз»...
Босфор и Дарданеллы, Меттерних,
князь Бисмарк... Но история не кончится
и колесит — от их понятных комплексов
до россиянских комплексов смешных.
Они — на Достоевского таращатся,
а мы — на «все удобства» в их быту...
Летит бидешка, чуда промтоварная,
фонтанчики пуская на лету!
*
В Филевском парке — лыжницы и грации.
У женщин щеки — ненаглядней роз...
«Лютуют» подмосковных двадцать градусов —
наш пресловутый «генерал Мороз».
АУСТЕРЛИЦКИЕ ТУМАНЫ
Чехлы на Истории, точно туманы.
Туманы на поле легли, как чехлы.
Лишь пика порой, где укрыты уланы,
проколет чехол, не шепчись, не чихни.
Колонны бесшумно в туманах плутают,
в веках и туманах — вперед, на врагов...
Любили Россию, читали Плутарха
корнет Вельяминов и юнкер Лесков.
О трубы, сбравурьте военные марши!
Стратег поцелует свой доблестный план.
А я все снимаю, не снять мне туманы...
Они приросли к этим горьким полям.
Зажмурьтесь-ка вы, берегущие нервы!
Мамлюки летели на реденький строй...
Солдаты лежат и лежат офицеры —
Давыдов 4-й и Лунин 2-й.
У нас ретирада — лишь кавалергарды
покажут каленый палаш ледяной.
И лишь барабан полковой в арьергарде
пророчит неясно про «боорроддиноо»...
Австриец ломает клинок о колено,
взамен сохраня и себя и солдат.
Его одобряет французский коллега —
павлин и повеса, но рыцарь Мюрат.
Размен комплиментов. Слова, как туманы.
Над миром туманы, как пушечный дым.
О, век нумер двадцать! И м ы, как мутанты,
на эти обычаи чести воззрим.
Воззрим на кровавый турнир молодецкий,
беззлобной резне ужаснемся, но зря.
О мирный театрик военненьких действий!
Видали мы виды.
