«Литературная Россия»
31 октября 2003 г. №44

Юрий Минералов

ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ: ЛИРИКА И ЖИЗНЬ



В 1990-е годы в отечественной поэзии вдруг резко ослабло лирическое начало. Что всего поразительнее, из нее почти выветрилась интимная лирика, любовная лирика. Ушло то, что с древних времен было и остается главнейшей «вечной» темой мировой поэзии — следовательно, этот уход есть несомненный признак ущербности. Писать о любви как об одном из самых интимных, но одновременно и самых высоких чувств человека сейчас почти никто не умеет. Или не рискует, поскольку кругом и около подвизаются многочисленные стихотворцы, которые буквально соперничают в циничных выходках по адресу сей «вечной» темы и в прямых над ней насмешках.
Нетрудно уловить основные причины такой литературно дикой ситуации. Вспоминается в связи с этим, как одна русская девушка в эпоху горбачевской «перестройки» на одном из модных тогда «телемостов» без вызова и непринужденно заявила американцам, что «у нас в Советском Союзе секса нет...». Она не договорила, так как вызвала всеобщее заокеанское ржание — у того, кто поглупей, искреннее, но кто похитрей, деланое. Ведь ее мысль, даже вот так оборванная, была достаточно ясна, а притом неоспорима: «...у нас — любовь!»
То есть мы в России люди, а не животные. У животных секс, у нас — любовь. Внешне вроде и похоже, да не то.
Но вот с тех пор уже более десятилетия в нашем общественном сознании всеми доступными пропагандистскими средствами фиксируется не понятие любви, а именно понятие «секса». В способности людей красиво, одухотворенно любить состоит одно из наиболее зримых отличий человеческого мира от мира животных — права была та девушка. Именно любовь сотни лет воспевается поэзией, иногда предельно откровенно — но то, что красиво, не стыдно... (А вот воспевать секс пытался разве что сочинитель срамотухи Барков.) Ныне, однако, кое-кто неотступно приучает нас осознавать противоположное: свое физиологическое родство с животным миром. Дескать, помните, люди, что вы — скоты... Например, телевидение теперь охотно и наглядно демонстрирует всё, сюда относящееся (вплоть до извращений). Мол, раскрепощайтесь, ребята! Действуйте ловко и шустро — так говорил Заратустра! Или «Заголимся, заголимся!» — как визжали некие персонажи Достоевского... Такая секспропаганда, что весьма любопытно, ведется параллельно с пропагандой жвачки, пива и тому подобных утех желудка.
Все упомянутое весьма грустно в нравственном плане, но одновременно и смехотворно. Людям всегда будет по части «сексоподвигов» далеко до мартовских котов и прочих «лидеров» животного мира.
Вот такая общественная и литературная ситуация. Однако, положа руку на сердце, нельзя сказать, что сие у нас — впервые. Было уже похожее. В 1908 году поэт-сатирик Саша Черный писал в своем едком стихотворении «О Поле»:

«Проклятые» вопросы,
Как дым от папиросы,
Рассеялись во мгле.
Пришла Проблема Пола,
Румяная фефела,
И ржет навеселе.

Заерзали старушки,
Юнцы и дамы-душки
И прочий весь народ.
Виват, Проблема Пола!
Сплетайте вкруг подола
веселый «Хоровод».

(«Хоровод» — бывшая в немалом ходу эротическая пьеса А. Шницлера.)

Тогда в литературных кругах (прежде всего, символистских) стала модной тема «эроса», а также «проблема пола» (как известно, наше слово «пол» переводится на «ихний басурманский» именно как «секс» — смысл тот же, просто сейчас модно обезьянничать иностранные словечки).
Про «эрос» и «пол» охотно толковали Н. Бердяев, Вяч. Иванов, А. Скрябин и др. Эти слова вообще заметно потеснили в интеллигентском лексиконе того времени слово «любовь». Знакомая картина. Однако в начале XX века речь шла не о том, чтобы сблизить человека с животным. Наоборот, символисты пытались (пусть и не всегда удачно) что-то и как-то возвысить, одухотворить, переведя в лирике разговор с земной любви на запредельно-философское («эрос» — одно из базовых понятий учения Платона). А пошлость (против которой так восстает Саша Черный) произрастала из гипертрофии этой «запредельной» темы. В итоге звучали, конечно, наигранно-театральные эпатажные «дерзновения» наподобие пресловутого «Хочу быть дерзким, хочу быть смелым...» К. Бальмонта. Но параллельно им в поэзии проступали уж никак не пошлые образы — «вечная женственность», «Прекрасная Дама» раннего Блока... Лирика ранних «Стихов о Прекрасной Даме», при всей ее яркости, имела отвлеченно-философский оттенок и, действительно, была внутренне сопряжена с философией Владимира Соловьева (и не его одного). Однако вековая история литературы с тех пор доказала: эта блоковская лирика явила собой новый этап развития великой русской поэзии и сохраняет свое обаяние поныне. Серебряный век в целом вообще оказался временем взлета, а не упадка русской любовной лирики. А кроме Блока к этому взлету причастны, прежде всего, Ахматова, Есенин и Маяковский.

Владимир Маяковский выступил в литературе идейным антагонистом символистских авторов. Он был кубофутурист, а футуристы откровенно потешались над символистским чуть ли не обожествлением «юбки». Впрочем, футуристические потехи и эпатаж нередко переходили в цинизм (у Д. Бурлюка, Крученых).
Маяковский к цинизму — по удивительной искренности его натуры — был объективно не способен. Если обобщить смысл соответствующих моментов из его первых стихотворений «Из улицы в улицу», «За женщиной», «Несколько слов о моей жене», «Любовь» и др. (не обескураживаясь свойственной им вычурной образностью, «зашифровывающей» этот смысл), женщина для его лирического героя, начиная с самых ранних стихов, — страстно влекущее к себе сказочно прекрасное создание (правда, герой обожает намекать и на собственную неодолимую привлекательность для женщин). Девушка вдобавок существо и беззащитное и недоступное: на лирического героя девушки смотрят, «как на брата» («Кофта фата»). Не обманемся бравадой раннего Маяковского и пресловутыми грубостями, рассыпанными в его стихах там и там: наивно-простодушный, добрый и застенчивый юноша видится за этими стихами. Такие грубости, по сути, форма художественного протеста и борьбы против разлитой в обществе пошлости (недаром Маяковскому так близки были сатиры того же Саши Черного).
Целый ряд фактов побуждает считать, что именно лирическое, а не гражданско-политическое и не футуристическое (экспериментаторское) начало есть основа поэзии Маяковского. Во всяком случае, очевидно, что Маяковский оказался одним из величайших лирических поэтов XX века. Такого кипения претворенных в образности эмоций руская любовная лирика не знала ни до, ни после. В мировой поэзии, начиная с юноши-римлянина Катулла, есть лишь немногочисленные аналогии, и все они едва ли не слабее лирики Маяковского чисто художественно. Уже отмечалась и такая черта этой лирики: часто лирический герой — прямое отображение личности и биографии автора. Происходящее в стихах соответствует имевшему место в жизни (бывает, Маяковский даже свои реальные адреса с номерами домов и квартир в стихах указывает). У поэтов обычнее, когда изображается, как якобы бывшее, то, чего не было, но о чем мечталось (или реально бывшее преобразуется художественной фантазией).
Вот из первой поэмы «Облако в штанах»:

Вошла ты,
резкая, как "нате!",
муча перчатки замш,
сказала:

"Знаете —
я выхожу замуж".

Что ж, выходите.
Ничего.
Покреплюсь.
Видите — спокоен как!
Как пульс
покойника.

Помните?
Вы говорили:
"Джек Лондон,
деньги,
любовь,
страсть", —
а я одно видел:
вы — Джоконда,
которую надо украсть!

И украли.

Сказанное здесь через другие образы, другими словами выразить невозможно — это был бы уже не Маяковский, накал страсти неминуемо угас бы. Лирика Маяковского вообще великолепно подтверждает ту истину, что в искусстве важно не что сказать, а как сказать. Чтобы обычное стало необычным, уникальным. И тут, в цитате, всё играет, все участвует в волшебном превращении старой как мир ситуации, общих всему человечеству чувств словно бы во что-то небывалое.
На это «работает», например, и неожиданное образное сравнение взволнованной, внутренне напряженной девушки с резким словом («нате» — именно таким словом Маяковский чуть раньше назвал одно из своих острейших стихотворений). В этом участвует и особая строфика ранних стихов поэта (позже он перейдет на еще более необычную знаменитую «лесенку»). Наиболее важное слово графически выделяется в отдельную строфу («И украли»).
Или небывалая рифмовка — замш/замуж, нате/знаете, спокоен как/покойника и т.п. Героиня пришла объявить, что некий другой позвал ее замуж — таков сюжет (и, видимо, его реальная жизненная подоснова). И это убийственное для лирического героя слово («замуж») наводит на психологически достоверную деталь — волнуясь при встрече, героиня нервно терзает замшевую перчатку. Поэт и здесь из обычного творит необычное — говорит не «замшу» (как сложилось по-русски), а «замш» (как у поляков, из языка которых слово, вероятно, когда-то перетекло в наш язык — это не мои домыслы, это этимология из научного словаря М. Фасмера). Так и возникла новаторская «неравносложная» рифма замш/замуж. Кстати, современница Маяковского Ахматова в своем стихотворении «Песня последней встречи» заставила героиню «на правую руку» надеть «перчатку с левой руки» — аналогичным, но все же иным талантливым штрихом передала психологическое состояние женщины в похожей ситуации.
А вот мастерски составленное своеобразное резюме того, о чем прежде ворковала с героем девушка: «Джек Лондон, деньги, любовь, страсть». Она говорила, он говорил, а если и пытался действовать, то как неопытный юноша. А «тот, иной» сразу продемонстрировал «серьезные намерения» — замуж поманил... Девушка тут же и переориентировалась, дело естественное. «И украли». (Тогда, действительно, украли великую картину Да Винчи — произведение искусства, образ красоты и тайны, притягательность которой непреодолима.)
В реальной жизни Маяковского «украли» и эту первую, и последнюю его любовь — русскую парижанку Татьяну Яковлеву. К ней обращены предсмертные стихи («Уже второй должно быть ты легла», «Любовная лодка разбилась о быт»). Другие любовные романы тоже не приводили к счастливому финалу. Его друг поэт Николай Асеев в своем, пожалуй, лучшем произведении — поэме «Маяковский начинается» — прямо так и сказал:

Одесский конфликт лишь по «Облаку» ведом.
Но что там ни думай и как ни судачь,
в общественных битвах привыкший к победам,
в делах своих личных не знал он удач.

Судачить было бы постыдно, но можно понять и от души пожалеть парня, который на пороге взросления лишился любимого отца (погибшего неожиданно, по нелепой случайности), был затем воспитан матерью и старшими сестрами, потерял мир своего детства (когда обедневшая без кормильца семья перебралась с Кавказа в Москву), подростком без малого год провел в камере-одиночке (за участие в кружке революционеров). Одна тяжелая травма за другой, в итоге — вот вам «капризный вдруг ребенок», «сын современности — сверх-неврастеник», как назвал его друг и соратник по футуризму В. Каменский (в стихотворении «Маяковский»).
Про многолетнее увлечение Володи, замужнюю женщину Л. Брик, Асеев дипломатично пробормотал, что та «любила его вполовину». Сам Маяковский постепенно рассказал всё главное в поэмах «Флейта-позвоночник», «Люблю», «Про это»... А когда был в 1925 году в Париже, написал стихотворение «Верлен и Сезан», где всплыла и такая тема:

Туман — парикмахер,
            он делает гениев —
загримировал
            одного
                        бородой.
Добрый вечер, m-r Тургенев.
Добрый вечер, m-me Виардо.

В Париже Маяковскому вдруг вспомнился когда-то живший здесь Тургенев, чью бессемейность, чье двусмысленное положение в доме четы Виардо поэт явно ассоциировал со своей собственной личной драмой, если не бедой.

Ни само членство Маяковского в кубофутуристической группе «Гилея», ни быстро обозначившееся лидерство в кругу «гилейцев», ни тезисы футуристических манифестов, в коллективной разработке которых он участвовал, не требовали и не предполагали лирического творчества. Более того, никто из кубофутуристов, кроме Маяковского, не проявлял способностей и самого тяготения к лирическому самовыражению. (Среди эгофутуристов таким же одиночкой был несомненно яркий лирик Игорь Северянин.) Тем более сказанное относится к любовной лирике как таковой.
Особое место в поэзии Маяковского в целом и в его лирике, в частности, занимает вышецитированная поэма «Облако в штанах». Здесь воспет не символистский «эрос» и не новорусский «секс» — воспета земная и страстная человеческая любовь. При сравнении заметно, что текстовые вариации «Облака в штанах» есть в наиболее известных лирических стихотворениях Маяковского — «Ко всему», «Лиличка!», «Я и Наполеон». Вот лишь одно характерное место из «Ко всему»:

Нет.
Это неправда.
Нет!
И ты?
Любимая,
за что,
за что же?!
Хорошо —
я ходил,
я дарил цветы,
я ж из ящика не выкрал серебряных ложек!

Тут сразу чувствуется родство образного строя с образами и интонациями «Облака» (обратите внимание и на сложный по смыслу парафраз мотива «кражи»).
«Облако» варьируется также в поэмах «Флейта-позвоночник» и «Про это» (в «Про это» есть еще и мотивы поэмы «Человек»). Понять такие связи можно по-разному, но кое-что достаточно ясно. Уникальный темперамент Маяковского-лирика и свойственный ему неординарный ход мысли впервые во всей силе проявились именно в первой поэме. Лирическая героиня сменилась (была одесская Мария, теперь Л. Брик), но осталась трагедийной сама любовная коллизия. Опять соперник, и опять, подобно «Облаку», эта фигура обретает глобально-социальный «поворот». Всюду фигура соперника заключает в себе черты ничтожного мещанина. Но соперниками в любви выступают и наглая жирная буржуазия, и общественное устройство как таковое.
Потерпев неудачу в любви, герой переживает это не просто как величайшую личную трагедию. Трагедия изображается как вселенское событие. Мир устроен скверно и несправедливо — любимая опутана мещанскими предрассудками, духовно погублена обществом. Герой посылает всему этому громовые проклятия, грозит скорой мировой революцией, которая уж покончит со всемирной грязью и пошлостью. Понимаете — от любви до революции и обратно, и все в пределах одного произведения, при этом никакой надуманности, вымученности. Так больше никто не умел и по сей день не умеет. Почему эти мощные смысловые зигзаги удавались поэту? Грандиозный масштаб личности. Художественный гений.
Недавно исполнилось 110 лет со дня рождения великого лирика Владимира Маяковского.





Сайт поэта Юрия Минералова, профессора Литературного института им. А.М. Горького, доктора филологических наук, - стихи, проза, лингвистика, литература, критика и литературоведение. © Copyright Юрий Минералов. Копирование текстов без письменного разрешения автора является грубым нарушением федерального закона об охране авторских и смежных прав.