НЕКРАСОВ
Языком побеждая в газетах,
уповая на пряник и кнут,
те стратеги в густых эполетах
до потопа страну доведут.
Если варваров орды нахлынут,
вся компания вмиг удерет
кой-куда в субтропический климат
и заляжет на дно… А народ?!
А народ все поймет, помирая
в круговерти бесовской навек.
Ибо лодочка деда Мазая —
это слабый и утлый ковчег.
Вот как Муза грядущее чует!
И на сердце лежит непокой
у просторов российского чуда
над несжатою полосой.
ПОЛТАВА
Кто лошадь гонит ночью черной,
и в мутной голове гопак?
Кто этот парубок моторний
и хлопец хоть куды козак?
Усы расхристаны. Не рыцарь,
а проигравшийся игрок.
В полон к москалям или скрыться —
заложник лошадиных ног.
Не гетман — всё, конец интриг!
Не воин — хочет жить старик.
Но отчего петляет заяц?
Каких он понаделал бед?
…То не потоп Украйну залил —
нахлынул белобрысый швед.
Швед, русский сведаться готовы.
Что ж гетман? перешел к врагам.
Но Петр не дал изведать вам,
сладки ль варяжские оковы:
палят редуты, бой кипит,
на помощь Меншиков спешит…
И тишь настала вековая.
Могилы братские в цветах.
Но бой Полтавский не стихает —
анафема гремит в церквах.
Все видит Бог, и к Высшей цели
вселенна далее летит.
Вот снова пушки загремели,
фашист нахлынул — был разбит.
Рек русич: спас и вновь спасу
славянский мир, Европу всю!
Предатель — он всегда предатель.
Но кто б гордыню превозмог?!
И, видим, к юбилейной дате
политик возомнил: "Я бог!"
Нехай! наиздавай указов.
Волков переодень в овец.
И стал монах — из ловеласа.
А прокаженный — красавец.
Изменник — именинник: он
в герои перевоплощен!
Людей несложно облапошить —
психоз, майдан да демагог…
Оскаля рот, гогочет лошадь.
Смешно и страшно, видит Бог!
…Рессоры лязгнули состава.
Сейчас он на Москву уйдет.
И слово плавное "Полтава"
для русских в прошлое плывет.
Россия в наши дни не рай,
но этот край — как мертвый край.
Пропали аисты да хаты.
Но избы есть и журавли.
На север, поезд мой крылатый!
Там дым отечества вдали.
Мы не Украину теряем,
а Русь живую обретём.
Русь не идет служить тиранам
под иноземным батожьём.
А мастерам под НАТО лечь
в аду всегда готова печь.
ПЕСНЯ СТАРОГО СТУДЕНТА
Нет, филологи — гусары!
Все мы метили в Париж —
из "Славянского базара"
в мир мансард и острых крыш!
Языки учили, жили.
Споры, дыбом волоса…
Наши взрослые бутыли,
полудетские глаза.
МГУ мой баснословный,
все народы всех сторон!
Но любой толстовским словом
околдован, полонён.
Даже в царствах тридевятых
знали достоевский-мо!
Вольный дух шестидесятых:
Битлы, Лотман, эскимо!
Нынче серо, хоть крикливо.
"Креативные" умы,
да без пенного разлива.
Вспомним же, как жили мы!
Опорожнены амфоры.
Гениален каждый стих.
Наши Ленинские горы:
мы — бессмертные на них!
***
Стоят костелы вполоборота.
Старая крепость не наша очень.
Уж не податься ли в гугеноты
Варфоломеевскою ночью?
А там, за пропастью, храм православный.
Перелетел бы, да где вы, крылья!
Только глазами. Точно вулканы,
огни ночные гору покрыли.
Водовороты, каньон и скалы.
Говор еврейский, турецкий, польский.
Город на склонах, мир небывалый.
Короче, Каменец-Подольский.
НА ОСАДУ ВОРОТ ХОТИНА
Вот стою у Бендерских ворот Хотина.
Ломоносов тут не был, а я — довелось.
Здесь была рукопашная кутерьма.
Росс ударил, и турку сдаваться пришлось.
И вповал полегли вековые дубы.
Вековое течение Днестр изменил.
И Георгий Победный, и конь на дыбы,
и Везувий извергся, и мир наступил.
Летаргический сон эти стены объял…
У закрытых ворот проторчали полдня.
И с кокардой бандеровской ходит амбал,
охраняя твердыню — видать, от меня.
СЕРГИЙ
Туман загустел. Ну и ночь. Пробирались к Москве.
А на Переславль так и прут корпулентные фуры.
Не в эту бы хмарь на шоферском сидеть облучке!
Там, слева, слепят галогеном, а справа бордюры…
Вот так на развилке мы с трассы ушли от греха:
объехать безумье дорогой на Сергиев, к Лавре.
И чудо: округа вдруг стала пуста и тиха.
Лишь ватный туман — не пробиться ни глазу, ни фаре.
Я не был там ночью. Туман оседал меж холмов.
А суетным днем сокровеннейшего не увидишь:
из пышных клубов седовласых, как из облаков,
всплывала святая обитель, не сказочный Китеж.
Все спало. Мужик на воротах мертвецки заснул.
Успенский собор обошли только мы и зефиры.
Но жил он в ночи, и сердца у нас всех захлестнул
наш мир православный, разобранный на сувениры.
Тут утром торги закипят, новорусский размах,
толпа и туристки, раздетые не по сезону…
Стоим, где жил Сергий. В округе ни слова, ни звону.
Внучонок Сережа уснул у меня на руках.
СТАРАЯ РЯЗАНЬ
А девятого мая мы сбились с пути. Указали
подпитые из Спасска к понтонному мосту проезд.
Жуткий ливень, Ока. И я понял, что в Старой Рязани,
лишь когда наш авто еле-еле на вал ее влез.
Человек тут не селится. Склады, ангары, навесы...
В стороне деревенька. Природа больна и скупа.
Гиблый угол. Еще б! Тут визжали батыевы бесы.
До сих пор по весне вымывает из недр черепа.
Этот город с востока прикрыл нашу землю от Поля.
Но нахлынули тьмы озверелых, глазами кося.
В их Ясе — смерть героям, а трусам покорным неволя…
И рязанский народ весь полёг, и никто не сдался.
А чуть позже резня обернулась монголу отплатой.
С тою малой дружиной, былинной и вечно живой,
как буран вихревой, до Батыя домчался Евпатий.
Воин Старой Рязани, погибшей за нас над Окой.
И девятого мая, когда победила отвага,
когда русский по стенам размазал фашистскую дрянь,
парень с ликом Евпатия стал у руины Рейхстага
и солдатским штыком написал: "Это вам за Рязань".
СПАС-КЛЕПИКИ
Кругом сосновые боры —
мне так почти тайга.
В них проживают бодро
все, даже баба-яга.
Каши в печи не сваришь —
но хоть дымку вкусить.
Щуки в реке, поймай лишь,
просят их отпустить.
А на улице мальчик глазастый —
видно, семинарист.
Боже, неужто… Здравствуй!
Золот сентябрьский лист.
Сколь ни пройди столетий,
нас он живых перенес
через эпоху бестий,
русский поэт-колосс.
Казённый кошт и одёжа.
Порядок, что в церкви, строг.
Учился юный Сережа,
будущий педагог.
Спас-Клепики — это Мещёра.
Вечного времени ход.
Матёрая фауна, флора.
А всё тут лишь им живет.
|
|