Юрий Минералов

РУССКИЕ В «ТАРАСЕ БУЛЬБЕ»

1.

Тарас Бульба, согласно Гоголю, жил в XV веке, а его сыновья Остап и Андрий учились в «киевской бурсе», именуемой Гоголем также «академией». Эта академия издавна известна как Киево-Могилянская. Находится она на Подоле у подножия киевской горы.

Киев времен Тараса Бульбы был подконтролен польскому королю и развивался именно на Подоле (а также в районе Печерска). Сама гора, на которой прежде находился древний Киев, со времен монгольского разрушения была заброшена людьми и покрыта дикорастущими зарослями, скрывавшими развалины уничтоженного Батыем города. В развалинах стояли там, например, церковь святой Софии, Троицкая надвратная церковь (сейчас главный вход в Лавру), Успенский собор, были разрушены древние стены и все киевские ворота. С середины XV в. поляки-католики запретили православным козакам селиться в пределах тогдашнего города, после чего появилось козацкое предместье Куреневка. Гора же стала систематически заселяться вновь, очевидно, лишь к XVI веку.

В настоящее время распространена вторая, расширенная и переработанная, редакция «Тараса Бульбы» (редакция 1842 года).

К слову сказать, сегодня (преимущественно на Украине) наблюдается немало спекуляций по поводу неких «важных различий» между этой опубликованной Гоголем в 1842 г. второй редакцией повести и так называемой «нежинской рукописью» второй редакции. Но тема это надуманная и рассчитанная на то, чтобы сбить с толку неосведомленных людей. Материалы «нежинской рукописи» публиковались неоднократно. В частности, имеются они и в академическом Полном собрании сочинений Н.В. Гоголя в 14 томах, изданном в 1937-1952 гг. Именно по этому изданию в моей статье далее цитируется текст повести Гоголя «Тарас Бульба» в обеих редакциях. Сопоставления проведены и с «нежинскими» материалами, где имеются любопытные частные текстовые вариации (в основном в 5-10 главах), но где, вопреки вышеупомянутым спекуляциям, уже есть все «русские» элементы, которые известны читателям опубликованной второй редакции 1842 года — и которые ввел сам Гоголь, а отнюдь не какие-либо «москали»-редакторы.

Первая редакция повести, как известно, была напечатана в 1835 году в сборнике «Миргород».

«Миргородская» редакция «Тараса Бульбы» и редакция 1842 г. — они и впрямь сильно различаются во многих отношениях. Но у меня речь пойдет только об одном их взаимоотличии.

2.

В ранней редакции 1835 г. слово «русский» встречается всего лишь три раза. Контекст первого появления здесь этого слова невыразительный и совершенно несущественный для произведения как целого: вскользь упоминается, что киевские бурсаки не допускались в круг «русских дворян». Во второй раз говорится про «русское духовенство» — по мольбам которого запорожцы отпустили взятого в плен польского гетмана Потоцкого (впоследствии же поляки захватили и вероломно казнили пощадивших их полковников). В третий раз Гоголь шутливо сравнивает «печь, разъехавшуюся на полкомнаты», с «толстой русской купчихой». Это всё. Более в редакции 1835 г. слово «русский» не встречается ни разу ни в каком контексте. Никакого серьезного значения чему-либо, с ним связанному и из него вытекающему, Гоголь как автор тут явно не придает.

Тем более впечатляет потрясающий по своему значению для произведения и по своей художественной силе «русский взрыв» во второй редакции «Тараса Бульбы» (1842). Слово «русский» обнаруживается здесь несколько десятков раз (так и в «нежинской рукописи»). При внимательном наблюдении можно убедиться, что ради появления этого слова Гоголем написаны для второй редакции новые сюжетные линии и яркие человеческие образы. «Русская тема», напрочь отсутствующая в первой редакции, во второй не просто появляется, но разворачивает сюжет в совершенно иной ракурс.

Рассмотрим хотя бы основные связанные с этим феноменом точки структуры повести Гоголя в ее второй редакции.

(Это особая тема, но коротко укажу, что многое в интонациях первой редакции повести «Тарас Бульба» вызывает закономерные ассоциации с рыцарскими романами Вальтера Скотта и их героями — например, Янкель там был в ряде черт однотипен образу Исаака из Йорка в «Айвенго». Тем самым в ранней редакции широко разлита романтическая «литературность». Национально-русские мотивы в описании мира запорожцев там отсутствовали. Повторяю, слово «русский» встречается в первой редакции лишь трижды — в вышеприведенных случаях.)

Уже в самом начале «Тараса Бульбы» во второй редакции повести автор заявляет, что «козачество — широкая, разгульная замашка русской природы» и что «Это было, точно, необыкновенное явленье русской силы: его вышибло из народной груди огниво бед» (курсив мой. — Ю.М.). То есть козачество — сугубо русское явление, предельное раскрытие русской силы. Ничего подобного не говорилось автором в 1835 г.

Соответственно Тарас Бульба во второй редакции предстает как олицетворение русской силы. Именно так теперь истолковываются автором черты его характера, начиная со знаменитого «страшного» упрямства. Характеры прочих козаков во всех их проявлениях отныне для Гоголя тоже русские характеры:

«Не было ремесла, которого бы не знал козак: накурить вина, снарядить телегу, намолоть пороху, справить кузнецкую, слесарную работу и, в прибавку к тому, гулять напропало, пить и бражничать, как только может один русский, — всё это было ему по плечу. ‹…› Словом, русский характер получил здесь могучий, широкий размах, дюжую наружность» (курсив мой. — Ю.М.).

Отправляясь в поход на Польшу, запорожцы во второй редакции повести высказывают ясное и четкое намерение пресечь «мучения на Русской земле от проклятых недоверков» (католиков). Когда Тарас Бульба вместе с верными ему людьми отказывается уйти из-под осаждаемого запорожцами польского города Дубно, он тут говорит:

«Нет, не прав совет твой, кошевой! ‹…› Ты позабыл, видно, что в плену остаются наши, захваченные ляхами? Ты хочешь, видно, чтоб мы не уважили первого, святого закона товарищества, оставили бы собратьев своих на то, чтобы с них с живых содрали кожу или, исчетвертовав на части козацкое их тело, развозили бы их по городам и селам, как сделали они доселе с гетьманом и лучшими русскими витязями на Украйне» (курсив мой. — Ю.М.).

В этом монологе фигурирует и важное для повести слово «товарищество». В редакции 1842 г. оно неизменно привязано к «русской теме».

После ухода половины запорожцев во главе с кошевым в Сечь ситуация под Дубно резко и быстро меняется. Гоголь говорит об этом коротко и сурово:

«В городе не узнал никто, что половина запорожцев выступила в погоню за татарами. С магистратской башни приметили только часовые, что потянулась часть возов за лес; но думали, что козаки готовились сделать засаду; то же думал и французский инженер. А между тем слова кошевого не прошли даром, и в городе оказался недостаток в съестных припасах. По обычаю прошедших веков войска не разочли, сколько им было нужно. Попробовали сделать вылазку, но половина смельчаков была тут же перебита козаками, а половина прогнана в город ни с чем. Жиды, однако же, воспользовались вылазкою и пронюхали всё: куда и зачем отправились запорожцы и с какими военачальниками, и какие именно курени, и сколько их числом, и сколько было оставшихся на месте, и что они думают делать, — словом, чрез несколько уже минут в городе всё узнали».

Тарас Бульба готовится к последнему бою и произносит перед козаками речь о русском товариществе:

«Хочется мне вам сказать, панове, что такое есть наше товарищество. Вы слышали от отцов и дедов, в какой чести у всех была земля наша: и грекам дала знать себя, и с Царьграда брала червонцы, и города были пышные, и храмы, и князья, князья русского рода, свои князья, а не католические недоверки. Всё взяли бусурманы, всё пропало».

Противопоставив прежних «князей русского рода» нынешним «католическим недоверкам», Тарас восклицает:

«Нет уз святее товарищества! Отец любит свое дитя, мать любит свое дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит и зверь свое дитя. Но породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей. ‹…› «Нет, братцы, так любить, как русская душа, — любить не то, чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал Бог, что ни есть в тебе, а...“ сказал Тарас, и махнул рукой, и потряс седою головою, и усом моргнул, и сказал: „Нет, так любить никто не может!“»

Тарасу предстоит в ближайшие часы убедиться, что его сын Андрий предал и товарищество, и отчизну, очарованный странной — черноглазой и черноволосой — дочерью польского воеводы, портретно напоминающей разве что панночку из «Вия» да еще, пожалуй, пушкинскую «шемаханскую царицу» (в недавнем фильме «Тарас Бульба» Гоголя «подправили» — полячка, «как и положено» славянке, сделана там синеглазой блондинкой). Но еще не зная о том, что скоро сын вылетит из города с польскими гусарами сражаться против своих, Тарас говорит далее:

«Знаю, подло завелось теперь на земле нашей; думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их, да были бы целы в погребах запечатанные меды их! Перенимают, чорт знает, какие бусурманские обычаи; гнушаются языком своим; свой с своим не хочет говорить; свой своего продает, как продают бездушную тварь на торговом рынке. ‹…› Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснется оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело. Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество!»

Повторяю, все эти приводимые мной глубоко важные по смыслу фрагменты еще отсутствуют в первой редакции. (Небезынтересно добавить, что зато во второй редакции вычеркнуто место, где печь в 1835 г. насмешливо сравнивалась Гоголем с русской купчихой. Такое авторское действие ведь тоже не случайно: подобному сравнению место где-нибудь вроде второго тома «Мертвых душ», но никак не в русском героическом эпосе.)

В 1842 г. автор ввел в сюжет повести образы нескольких могучих запорожцев, ближайших сподвижников Бульбы (Мосий Шило, Кукубенко, Степан Гуска, Бовдюг, Балабан и др.). Все они один за другим геройски погибают в последнем бою под Дубно. При этом, что чрезвычайно важно, умирая от ран, каждый из них уходит из жизни с проникновенными словами о русском.

Мосий Шило в разгар сражения вступает в поединок с «увертливым и крепким» ляхом, который кричал: «Нет из вас, собак-козаков, ни одного, кто бы посмел противустать мне!» — «А вот есть же!» сказал и выступил вперед Мосий Шило».

Далее Гоголь делает небольшое отступление, рассказывая, что это был сильный казак, «не раз атаманствовал на море», а попав с другими запорожцами в плен к туркам, военной хитростью сумел освободить всех, так что козаки, захватив галеру, «воротились со славою в отчизну, и долго бандуристы прославляли Мосия Шила».

В ходе поединка «вражий лях» разрубил на нем «железную рубашку, достав лезвеем самого тела: зачервонела козацкая рубашка»:

«Но не поглядел на то Шило, а замахнулся всей жилистой рукою (тяжела была коренастая рука) и оглушил его внезапно по голове. Разлетелась медная шапка, зашатался и грянулся лях, а Шило принялся рубить и крестить оглушенного. Не добивай, козак, врага, а лучше поворотись назад! Не поворотился козак назад, и тут же один из слуг убитого хватил его ножом в шею. Поворотился Шило и уж достал было смельчака, но он пропал в пороховом дыме».

Земной путь этого богатыря заканчивается так:

«Пошатнулся Шило и почуял, что рана была смертельна. Упал он, наложил руку на свою рану и сказал, обратившись к товарищам: «Прощайте, паны братья, товарищи! Пусть же стоит на вечные времена православная Русская земля и будет ей вечная честь!» И зажмурил ослабшие свои очи, и вынеслась козацкая душа из сурового тела».

«Православная Русская земля» — вот о чем думает в последние минуты Мосий Шило. Именно после его гибели Тарас Бульба впервые задает свои знаменитые вопросы:

«А что, паны? ‹…› Есть еще порох в пороховницах? Не ослабела ли козацкая сила? Не гнутся ли козаки?»

«Есть еще, батько, порох в пороховницах. Не ослабела еще козацкая сила; еще не гнутся козаки!»

И наперли сильно козаки: совсем смешали все ряды».

Степан Гуска пригвоздил копьем к земле вражеского полковника: «Но не сдобровать и Гуске! Не успели оглянуться козаки, как уже увидели Степана Гуску, поднятого на четыре копья. Только и успел сказать бедняк: „Пусть же пропадут все враги, и ликует вечные веки Русская земля!“»

Степан Гуска, умирая, как Мосий Шило, думает о судьбе родной земли и желает ей вечно ликовать. После его гибели атаман Тарас Бульба снова спрашивает своих, «есть ли еще порох в пороховницах», «крепка ли еще козацкая сила» и «не гнутся ли еще козаки»; он слышит тот же ответ:

«Есть еще, батько, порох в пороховницах; еще крепка козацкая сила; еще не гнутся козаки!»

Погибает козак Бовдюг: «Прямо под самое сердце пришлась ему пуля, но собрал старый весь дух свой и сказал: „Не жаль расстаться с светом. Дай Бог и всякому такой кончины! Пусть же славится до конца века Русская земля!“».

Так сказал Бовдюг, умирая, «И понеслась к вышинам Бовдюгова душа рассказать давно отшедшим старцам, как умеют биться на Русской земле и, еще лучше того, как умеют умирать в ней за святую веру».

После него гибнет «Балабан, куренной атаман», получивший три смертельные раны «от копья, от пули и от тяжелого палаша». Это также был «один из доблестнейших козаков» — Гоголь тут же посвящает его прежним подвигам специальное отступление, как ранее сделал в отношении Мосия Шила. Балабан спас свой отряд от турецких ядер во время морского похода: «И мало того, что прибыли безбедно на Сечу, привезли еще златошвейную ризу архимандриту Межигорского киевского монастыря и на Покрову, что на Запорожье, оклад из чистого серебра. И славили долго потом бандуристы удачливость козаков».

Этот герой, еще при жизни вошедший в народный эпос подобно Мосию Шило, тоже умирает со словами о Русской земле:

«Поникнул он теперь головою, почуяв предсмертные муки, и тихо сказал: „Сдается мне, паны браты, умираю хорошею смертью: семерых изрубил, девятерых копьем исколол. Истоптал конем вдоволь, а уж не припомню, скольких достал пулею. Пусть же цветет вечно Русская земля!..“ И отлетела его душа».

Гибнет молодой атаман Кукубенко — «поздно подоспели козаки: уже успело ему углубиться под сердце копье прежде, чем были отогнаны обступившие его враги. Тихо склонился он на руки подхватившим его козакам, и хлынула ручьем молодая кровь, подобно дорогому вину, которое несли в склянном сосуде из погреба неосторожные слуги, подскользнулись тут же у входа и разбили дорогую сулею: всё разлилось на землю вино, и схватил себя за голову прибежавший хозяин, сберегавший его про лучший случай в жизни, чтобы, если приведет бог на старости лет встретиться с товарищем юности, то чтобы помянуть бы вместе с ним прежнее, иное время, когда иначе и лучше веселился человек... Повел Кукубенко вокруг себя очами и проговорил: „Благодарю Бога, что довелось мне умереть при глазах ваших, товарищи! Пусть же после нас живут еще лучшие, чем мы, и красуется вечно любимая Христом Русская земля!»

Кукубенко упомянул, что Русская земля «вечно любима Христом». А это позволяет Гоголю мотивированно прибавить:

«И вылетела молодая душа. Подняли ее ангелы под руки и понесли к небесам. Хорошо будет ему там. „Садись, Кукубенко, одесную меня!“ скажет ему Христос: „ты не изменил товариществу, бесчестного дела не сделал, не выдал в беде человека, хранил и сберегал мою церковь».

После смерти Кукубенка Тарас опять задает свой вопрос о порохе в пороховницах и получает уверенный ответ, что «не погнулись козаки» — хотя «уже три только куренных атамана осталось в живых». Тогда Бульба прибегает к последнему средству:

«„Ну!“ сказал Тарас и махнул платком. Понял тот знак Остап и ударил сильно, вырвавшись из засады, в конницу. Не выдержали сильного напору ляхи… ‹…› А в это время корсунцы, стоявшие последние за возами, увидевши, что уже достанет ружейная пуля, грянули вдруг из самопалов. Все сбились и растерялись ляхи, и приободрились козаки. „Вот и наша победа!“ раздались со всех сторон запорожские голоса, затрубили в трубы и выкинули победную хоругвь. Везде бежали и крылись разбитые ляхи. „Ну, нет, еще не совсем победа!“ сказал Тарас, глядя на городские стены, и сказал он правду».

Тут и вылетает из города «краса всех конных полков» во главе с предателем Андрием. Начинает развиваться цепочка событий, приведших к гибели всех запорожцев. Бульбу враги оглушают и оставляют на поле битвы, приняв за мертвого.

Потом уцелевший и залечивший раны Бульба присутствует на варшавской площади при казни своего сына Остапа. Арестовать Бульбу поляки не сумели: он исчез с площади, но затем «отыскался след Тарасов». Гоголь делает его участником восстания под руководством Степана Остраницы. Тарас появляется как беспощадный народный мститель «на границах Украйны» со ста двадцатью тысячами «козацкого войска» (в первой редакции с тридцатью тысячами): «Нечего описывать всех битв, где показали себя козаки, ни всего постепенного хода кампании: всё это внесено в летописные страницы. Известно, какова в русской земле война, поднятая за веру: нет силы сильнее веры» (курсив снова мой. — Ю.М.).

Реально восстание гетмана Остраницы произошло примерно на полтора века позже прочих описываемых в повести событий, но художественная условность позволяет писателю в творческих целях «соединить эпохи». Как точно пишет автор, во время восстания Остраницы «поднялась вся нация, ибо переполнилось терпение народа, — поднялась отмстить за посмеянье прав своих, за позорное своих унижение, за оскорбление веры предков и святого обычая, за посрамление церквей, за бесчинства чужеземных панов».

Гоголь излагает в повести существующую у историков версию, согласно которой Остраница, победивший под Кременчугом польские войска Потоцкого, фактически пощадил последнего по мольбам «православного духовенства», но затем был изменнически захвачен поляками и колесован. Бульба при этом выступает категорическим противником мира с поляками и во время мирных переговоров демонстративно уводит свой полк из общего войска:

«Вырвал он клок волос из головы своей и вскрикнул:

„Эй, гетьман и полковники! не сделайте такого бабьего дела! не верьте ляхам: продадут псяюхи!“ Когда же полковой писарь подал условие, и гетьман приложил свою властную руку, он снял с себя чистый булат, дорогую турецкую саблю из первейшаго железа, разломил ее надвое, как трость, и кинул врознь далеко в разные стороны оба конца, сказав: „Прощайте же! Как двум концам сего палаша не соединиться в одно и не составить одной сабли, так и нам, товарищи, больше не видаться на этом свете. Помяните же прощальное мое слово (при сем слове голос его вырос, подымался выше, принял неведомую силу, — и смутились все от пророческих слов): перед смертным часом своим вы вспомните меня! Думаете, купили спокойствие и мир; думаете, пановать станете? Будете пановать другим панованьем: сдерут с твоей головы, гетьман, кожу, набьют ее гречаною половою, и долго будут видеть ее по всем ярмаркам! Не удержите и вы, паны, голов своих! Пропадете в сырых погребах, замурованные в каменные стены, если вас, как баранов, не сварят всех живыми в котлах!“».

После этого полковник Бульба в одиночку продолжил борьбу с поляками, «выжег восемнадцать местечек, близь сорока костелов и уже доходил до Кракова»:

«Много избил он всякой шляхты, разграбил богатейшие и лучшие замки; распечатали и поразливали по земле козаки вековые меды и вина, сохранно сберегавшиеся в панских погребах; изрубили и пережгли дорогие сукна, одежды и утвари, находимые в кладовых. „Ничего не жалейте!“ повторял только Тарас. Не уважили козаки чернобровых панянок, белогрудых, светлоликих девиц; у самых алтарей не могли спастись они: зажигал их Тарас вместе с алтарями. Не одни белоснежные руки подымались из огнистого пламени к небесам, сопровождаемые жалкими криками, от которых подвигнулась бы самая сырая земля, и степовая трава поникла бы от жалости долу. Но не внимали ничему жестокие козаки и, поднимая копьями с улиц младенцев их, кидали к ним же в пламя. „Это вам, вражьи ляхи, поминки по Остапе!“ приговаривал только Тарас».

В конце концов его полк окружили пять польских полков, когда Тарас «занял для роздыха оставленную развалившуюся крепость» (в первой редакции «полуразвалившуюся»).

В обеих редакциях повести козакам удалось пробиться к берегу Днестра; во время их преследования (согласно обеим редакциям, но при различных обстоятельствах) разбился родной брат панночки, «обворожившей бедного Андрия». Один Тарас был схвачен врагами, так как задержался, упрямо отыскивая «в траве свою люльку с табаком, неотлучную сопутницу на морях и на суше, и в походах, и дома».

Поляки прибили его за руки и ноги к дереву на высоком берегу Днестра и развели под ним костер. Видя все с высоты, Бульба сумел крикнуть своим, где у берега стоят челны, и тем спасти их. В этом финальном эпизоде Тарас говорит и свои последние слова все о тех же русской силе, русской вере и Русской земле (в первой редакции эти слова отсутствуют):

«„Прощайте, товарищи!“ кричал он им сверху: „Вспоминайте меня и будущей же весной прибывайте сюда вновь, да хорошенько погуляйте! Что? взяли, чортовы ляхи? Думаете, есть что-нибудь на свете, чего бы побоялся козак? Постойте же, придет время, будет время, узнаете вы, что такое православная русская вера! Уже и теперь чуют дальние и близкие народы: подымается из русской земли свой царь, и не будет в мире силы, которая бы не покорилась ему!..“

А уже огонь подымался над костром, захватывал его ноги и разостлался пламенем по дереву... Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу!»

Повторяю, эта «русская тема» (с венчающим ее предсказанием скорого явления русского царя) еще полностью отсутствовала в редакции 1835 г. Проходя через всю вторую редакцию повести, она коренным образом изменяет ее идейный смысл.

3.

Приходится сделать вывод, что вторая редакция создана Гоголем именно потому, что к 1842 г. произошли резкие подвижки в его мировидении. Коротко говоря, писатель, к этому времени годы проживший в Петербурге и Москве, узнавший Россию в ее целостности, в ее истинном облике (а не только родную Полтавщину), многое обдумавший и понявший, — глубоко осознал, в частности, кто же такие исторически были его любимые «козаки».

В 1818 г. вышло (под редакцией К.Ф. Калайдовича) второе дополненное издание «Древних российских стихотворений» Кирши Данилова — то есть древнерусских былин (первое издание именовалось «Древние русские стихотворения»). Былины, вошедшие в этот сборник, записаны от русских сказителей на Урале приблизительно в середине XVIII в. Издание 1818 г. пользовалось широкой популярностью среди читательской публики.

Вероятно, Н.В. Гоголь познакомился с ним еще в родных краях. Однако это не значит, что у него до отъезда в Петербург было время разобраться во всем том, что следует из факта, что крестьяне на Урале сохранили (на великорусском наречии — по-современному выражаясь, на русском языке) и сохранили как свои, как принадлежность собственной, великорусской, культуры тексты былин киевского цикла, — а вот на Полтавщине, на Киевщине (как и вообще в Малороссии) не сохранилось ничего подобного.

Фольклорист доктор филологических наук профессор Татьяна Васильевна Зуева сообщила мне, что ее покойный супруг Борис Петрович Кирдан — крупнейший исследователь украинского фольклора (и сам украинец по происхождению) — долго занимался поиском былин непосредственно на территории Украины, но ему так и не удалось найти и записать ни единого текста, ни одной былины, чем Б.П. Кирдан был поражен и огорчен. Оказалось, былины сохранены лишь великороссами — то есть нами, потомками дружинников Ярослава, Владимира и Андрея Боголюбского, переселенных в древности с Киевской Руси во Владимиро-Суздальскую землю. Здесь, в суровых условиях, в непроходимых девственных лесах и формировались поистине богатырские характеры. Повзрослев, юноши из этих мест нередко уезжали служить своей древней родине. Их копье и меч помогли родине не превратиться окончательно в «Киевский каганат», как — по ряду исторических причин — уже начинала именоваться будущая Украина на некоторых средневековых картах (домоногольского времени). .

Подружился Гоголь после переезда с Полтавщины и с поэтом Николаем Языковым, собирателем фольклора, который также мог немало рассказать ему, что русские крестьяне северных губерний сохраняют, считая своими, фольклорные сюжеты про Киевскую Русь и князя Владимира.

О многом могло заставить задуматься Гоголя и то, что главный былинный богатырь Илья Муромец был не южанином, а уроженцем Мурома, древнего города Владимиро-Суздальской Руси. А ведь именно Илья Муромец наиболее близок образу Тараса Бульбы.

Московский литератор», 2009, №9. «