Академик Федор Иванович Буслаев предложил изучать историю словесности на фоне других искусств — то есть истории музыки, живописи, ваяния, архитектуры и т. д. Этот подход апробирован Буслаевым в его собственных лекциях по истории словесности.

Далее, великий славянский филолог Александр Афанасьевич Потебня во второй половине XIX века выдвинул идею изучения истории литературы на фоне истории языка, апробировав свой подход в читавшихся им в Харьковском университете лекционных курсах.

Наконец, академик Александр Николаевич Пыпин предлагал вести изучение истории литературы на фоне истории политических и общественных движений. Народнические, а затем марксистские искания дореволюционной интеллигенции обеспечили Пыпину многочисленных последователей.

После революции этот принцип, педалирующий идеологическую сторону литературы, был не только подхвачен, но поистине канонизован педагогической практикой, получив одностороннее развитие в ущерб двум другим, внеидеологическим. (Советская средняя школа вдобавок сильно его упростила, порою сводя к прямолинейным аналогиям — движение декабристов и «вольнолюбивая» лирика Пушкина, Октябрьская революция и поэзия Маяковского и т. п.). При упоре на подобные аналогии художественная сторона литературы неизбежно подчиняется стороне, для литературы заведомо не основополагающей — идеологической. Изучение идеологической стороны литературы — «мировоззрения писателя», темы «писатель и общество», «партийности литературы», ее «классовости» и т. п., разумеется, может и должно иметь место (например, в сфере социологии), но как прикладное, а не основное направление исследования литературы в теоретическом и историческом аспектах. В высшем же учебном заведении филологического типа необходимо ориентироваться прежде всего на изучение литературы как явления словесного искусства, на постижение ее художественной стороны.

Тот же Ф. И. Буслаев: «Что же касается до внутреннего содержания, до истины, нравственности, изящества, то идет в особые науки — каковы философия, юриспруденция, история, эстетика и пр. Потому, чтобы не разбегаться во все стороны и не толковать обо всем, — следовательно, о многом кое-как, — лучше всего учитель должен строго определить себе ту точку зрения, с которой он может смотреть на писателя, не выходя из области своего предмета... ». Предмет же этот — словесный текст, разбирая который, «в периодах, в предложениях и т. п., учитель найдет и свою эстетику, и философию, и нравственность, и историю» (Буслаев Ф. И. Преподавание отечественного языка. М., 1992, с. 86).

Многообразна по жанрам и тематике словесность XI — XVII веков, которая составила недавно двенадцать томов, изданных в серии «Памятники Литературы Древней Руси». Об этой литературе и о древнерусских авторах можно составить достаточно полное представление, если обратиться к изданию: «Словарь книжников и книжности Древней Руси» (Л., 1987-1993. Т. 1-6), который компактно пересказывает сюжеты, характеризует эпоху создания произведений, дает сведения об авторах и т. д. Следует помнить, что древнерусская литература написана на отличающемся от современного и малопонятном без специальной подготовки языке: произведения Ивана Грозного-писателя примерно столь же трудны для чтения в подлиннике, как труден для современного английского юноши Шекспир в подлиннике. ).

Если таковы произведения русского автора XVI века, то «Слово о полку Игореве» (XI век) тем более являет русский язык на стадии, когда, как писал Константин Сергеевич Аксаков, один из крупнейших деятелей нашей культуры, «падежи его почти не изменяются, предлоги не соединяют управляемых слов» (Полн. собр. соч. К. С. Аксакова, т. II. ч. 1. Сочинения филологические. М., 1875, с. 89).

Это был во многом другой язык, и не такой уж непонятный, если к нему «привыкнуть». Нас ведь не удивляют сегодня сохранившиеся в сказках, в былинах обороты вроде «петушок золотой гребешок» (вместо современного «петушок с золотым гребешком», «шуба сукно красномалиново» (вместо «шуба из сукна красно-малинового»), понятна нам и пословица «говорить правда — потерять дружба», хотя она словно бы и не соответствует той грамматике, которой учит школа. В устной речи мы сами, того не замечая, нередко употребляем похожие обороты, — почти как наши предки тысячу лет назад. При чтении и изучении «Слова о полку Игореве» (в древнерусском подлиннике) можно обратить внимание и на нередкое отсутствие привычных предлогов («Избивая гуси и лебеди завтроку, обеду и ужине»), на словесно-смысловые пропуски (эллипсисы), непривычный порядок слов, на нечеткость границ между многими предложениями, как бы переходящими друг в друга и т. д. и т. п. Такой языковой строй с заметным преобладанием согласования над управлением («паратактический») резко отличался от строя современного языка в его письменной форме («гипотактического») и давал много специфических возможностей для построения словесно-художественного образа (особая краткость выражения в сочетании со смысловой сложностью и разветвленностью — как в русской былине: «Тут выскочил Бурза-мурза татарович. Стар горбат наперед покляп. Синь кафтан голубой карман»).

Во второй половине XVII века жанровая система древнерусской литературы (относившейся к особому типу так называемых «средневековых» литератур) претерпела качественные изменения, происшедшие поразительно быстро — по сути, на протяжении жизни одного поколения. Сложилась светская художественная литература нового времени. Согласно современным представлениям, наша литература второй половины XVII века однотипна современным ей западноевропейским литературам эпохи барокко. Ее родоначальник в поэзии — иеромонах Симеон Полоцкий, в прозе — протопоп Аввакум Петров.

И во второй половине XVII века и в литературе XVIII века паратактический языковой строй с его синтаксическими «странностями» продолжал давать отзвуки — великий сатирик Антиох Кантемир, крупнейший поэт XVIII столетия Гавриил Державин и др. сочетали слова в стихах странным и «трудным» для позднейших читателей образом. Но помимо того, что их поэтический слог мотивирован историей нашего языка (и особенностями синтаксиса русской устно-разговорной речи), такой слог таил возможности компактного художественного выражения сложного содержания. Поэзия и понималась такими поэтами, как искусство «прямое и простое превращать в нечто изгибистое, узорное, пригожее» (слова вождя славянофилов начала XIX века А. С. Шишкова).

Однако в 1762 году была опубликована первая русская грамматика (М. В. Ломоносова), которая дала начало многим нововведениям по образцу латинского, немецкого и других западных языков. Они были необходимы для нужд научной и официально-деловой речи, требующих логически ясного словесного выражения. Они многим помогли развитию повествовательных жанров в прозе (по аналогичным причинам). Наконец, они помогли развитию так называемой «легкой поэзии» Н. М. Карамзина и карамзинистов — «очистителей языка» (среди которых был и Пушкин-юноша в начале XIX века). Но они пропорционально этому вытеснили из литературного языка и подавили многие образно-художественные приемы и возможности, о которых говорилось выше применительно к паратактическому языковому строю. (В поэзии конца XIX — начала XX веков есть примеры удачного возрождения подобной речевой образности — В. Брюсов, В. Хлебников, В. Маяковский и др.).

В первую треть XIX века русская литература оказалась на стилевом «распутье», и для современников вовсе не было однозначно ясно, что в сфере поэзии основной ее дорогой почти на все столетие станет путь пушкинской традиции.

Лицейский друг Пушкина поэт В. К. Кюхельбекер писал: «Люблю и уважаю прекрасный талант Пушкина, но, признаться, мне бы не хотелось быть в числе его подражателей... Мы, кажется, шли с 1820 года совершенно различными дорогами, он всегда выдавал себя (искренно или нет —это иное дело!) за приверженца школы так называемых очистителей языка, — а я вот уже 12 лет служу в дружине славян под знаменами Шишкова, Катенина, Грибоедова, Шихматова» (запись в дневнике 17 января 1832 г.). Более того, во второй половине 30-х годов читательские симпатии повернулись к В. Г. Бенедиктову, Н. В. Кукольнику, В. Г. Теплякову, явно тяготевшим в сфере стиля к принципам державинской школы (в их духе написал свой первый сборник «Мечты и звуки» и молодой Н. А. Некрасов).

40-е годы прошли вообще под знаком прозы, а не поэзии, так что к концу 40-х — началу 50-х годов литературные журналы нередко просто отказывались публиковать какие-либо стихи. Перелом совершился в середине 50-х, когда с интервалом в несколько месяцев вышли первая книга Ф. И. Тютчева, третья книга дотоле малоизвестного А. А. Фета и вторая книга Н. А. Некрасова. Эти художники и вернули поэзии читателя.

Реалистическая проза, опробованная еще Пушкиным и Гоголем, неуклонно развивалась на протяжении всего XIX века. Правда, первые ее классики — авторы с дарованием поэтов-лириков. Не говоря уже о Лермонтове, Иван Сергеевич Тургенев первоначально вошел в литературу именно как лирический поэт (например, именно он автор знаменитого, имеющего репутацию «народного» романса «Утро туманное, утро седое»).

Впрочем, прозаики «милостью Божией» — Иван Александрович Гончаров, Федор Михайлович Достоевский, Лев Николаевич Толстой. Однако если Тургенев вслед за Лермонтовым продолжил пушкинскую традицию лаконической прозы, то эти писатели тяготеют к монументальным крупнообъемным романам. Но Антон Павлович Чехов в конце столетия вновь воспользовался образно-смысловыми возможностями сжатого прозаического повествования, переосмыслив роль художественной детали, через часть живописуя целое.

Подобного противоборства резко отличающихся тенденций нет в драматургии послепушкинского и времени. От Гоголя до Чехова крепнули и развивались традиции реалистической драмы и комедии. Но Чехов и здесь проявил себя как смелый новатор, начав по-новому строить художественный сюжет — так что чеховскому зрителю казалось, что вообще нет никакого сочиненного, литературного сюжета, а на сцене —течение «подлинной» «живой» жизни.

Начав свое развитие на целые века позже западноевропейских литератур, русская художественная словесность к исходу XIX века уже бесспорно лидировала в Европе, да и за ее пределами. Таков был объективный итог деятельности великих и талантливых писателей, творчество которых изучается в рамках нашего курса.

Русская литература XX века изучается в рамках отдельного курса, но этот, пока довольно распространенный в преподавательской практике, отрыв ее от литературы предшествующего периода чисто условен и непродуктивен. (В особенности сказанное касается литературы «серебряного века» — то есть периода от 90-х гг. XIX столетия до Октябрьской революции 1917 года. Она подготовлена русской классической литературой, и многое в ее произведениях, в их стиле, тематике, сюжетах и т. д. просто непонятно в искусственных рамках «русской литературы начала XX века», вне связи с творчеством писателей предшествующих эпох.)

Курс истории русской литературы XI — XIX веков преподается в следующем объеме: 68 часов — литература XI — XVII вв., 68 часов — литература XVIII века, трижды по 68 часов — литература XIX в. (читается на протяжении трех семестров по 68 часов в каждом). Половину часов на каждую из перечисленных частей (то есть 34 часа) занимают лекции, другую половину — практические (семинарские занятия), посвящаемые работе непосредственно с текстами литературных произведений. Итого: 340 часов лекций и практических занятий в равной пропорции (плюс зачеты и экзамены, продолжительность которых, зависящая от количества студентов, данной сеткой не учитывается).

Лекционно-теоретический курс по каждой очередной части заканчивается экзаменом, практические занятия — зачетом по конкретной тематике занятий (в устной форме, в форме тестов, письменной работы и т. п. — по усмотрению преподавателя). Работа студентов с текстами художественных произведений ведется как в аудитории (на семинарах), так и дома (в порядке домашних заданий).

По курсу «древнерусской литературы» (литературы XI — XVII вв.) и по курсу литературы XVIII в. особое значение придается аудиторным формам работы с текстами — в силу необходимости преодоления студентами языковых и образно-художественных трудностей произведений данных периодов; при этом и здесь и в дальнейшем (то есть и на материале литературы XIX века) следует по возможности стремиться к опоре на те сведения из истории языка, которые получают учащиеся по курсам «Старославянский язык» и «Историческая грамматика русского языка», либо (в случае, если такие сведения еще отсутствуют) в окказиональном порядке разъяснять соответствующие языковые явления самостоятельно, делая это применительно к их конкретным художественно-изобразительным функциям в том или ином произведении.



Основные задачи курса и учебные цели:
— ознакомление студентов с реальной историей русской литературы, ее образно-художественными традициями, крупнейшими писателями и произведениями их творчества;
— воспитание понимания роли, места и значения литературы в системе национальной культуры;
— формирование навыков осознанно-аналитического прочтения художественного текста, понимания особенностей его словесной основы и смысловой структуры;
— ознакомление студентов с «творческой лабораторией» крупнейших писателей, с приемами их литературного мастерства;
— обучение исходным принципам филологического подхода к разбору произведения словесного искусства на основе современной литературоведческой терминологии и аналитических методик.

Все перечисленное в комплексе своем нацелено на участие в подготовке студента к его будущей работе в рамках избранной профессии.

XVII - XVIII ВЕК
У ИСТОКОВ РУССКОГО БАРОККО

Формирование «светской» художественной литературы нового типа.
Стихотворство в XVII в.
Творчество Ивана Хворостинина, Савватия и поэтов «приказной школы». Досиллабические вирши.
Силлабическое стихотворство (стихотворения Симеона Полоцкого, Сильвестра Медведева, Кариона Истомина).